Оглавление | Словом о вере | О "Державной" иконе | О нашем храме Расписание богослужений | Наши координаты | Фотогалерея
Дорогой мой В.А.!
Прошел уже один день моего пребывания в Сарове, в том Сарове, о котором я так давно думал, в который душой так давно рвался... Спешу поделиться с тобой всем, что переживает сердце, чем волнуется ум, чем вообще живу в эти исторические минуты. Не посетуй, если иногда я буду несколько подробен, но мне кажется, что даже мелочи из Сарова в эти святые дни — далеко уже не мелочи. В Арзамас приехал я в восемь часов двадцать минут утра. На вокзале не найти было даже легкового извозчика: дополнительный поезд, привезший нас, в Арзамас пришел в первый раз и извозчики о нем не знали. Кое-как добрались мы до почтовой станции. И здесь ждала нас с М. неудача. Оказывается, почтовых лошадей разрешено давать лишь лицам официальным, получившим на то особое свидетельство или от Нижегородского губернатора, или от Арзамасского исправника. А у меня, кроме проездного билета, подписанного тобой, ничего в руках не было. Можно было обратиться за частными лошадьми, но за них просят по восемнадцать, двадцать, двадцать пять рублей за пару... По совету добрых людей, без всякой почти надежды на удачу, направился я к исправнику, у которого встретил ласковый прием. Спасибо ему... посмотрев мой билет, он сразу же, без всякой просьбы с моей стороны, выдал мне свидетельство на право пользования на станциях Арзамас, Ореховец, Глухово и Вертьяново тройкой лошадей. Иначе тогда заговорили со мной и на станции, и мы в двенадцать часов дня выехали из Арзамаса в святую обитель Саровскую. Лошади нам даны были как в Арзамасе, так и на других станциях, прекрасные, экипажи-тарантасы и коляски — удобные, просторные. В нашей Новгородии я так не езжал... Впрочем, и здесь, наверно, не всегда все так было хорошо. Лишь на время торжеств открыты почтовые станции, мной названные; сданы они с торгов и на них в ожидании усиленного движения действительно поставлены лошади и экипажи безукоризненные. Местность от Арзамаса до самого Глухова — гладкая равнина, засеваемая хлебом. Рожь везде уже убрана (а у нас только еще начинают жать!), яровых почти не родилось по случаю бездождия — говорят — с Троицы, трав вовсе нет. Всюду страшная пыль. Горизонт — громадный, но невеселый, слишком однообразный. Во всю дорогу — ни речки, ни ручейка, ни деревца... Боюсь сказать «ни кустика», так как (кто знает!) быть может где-нибудь в овражке кустик-другой и притаился. Из Глухова в Вертьяново (Дивеево) мы не поехали, а взяли прямо на Саров, чем несколько сократили и дорогу. Чем ближе мы подъезжали к Сарову, тем более стало появляться деревьев; господствуют сосны, дубы, на общем, так сказать, фоне из березы и липы. Вблизи Сарова, версты за три—четыре до него, начинается лес громаднейший, исключительно сосновый. При всем своем пристрастии к нашим И-м островам, я полагаю, что Саровский лес и выше, и безусловно красивее. Вся дорога от Арзамаса до Сарова — грунтовая, большая. В наших краях таких дорог не встречается: оставлена незапаханной полоса земли сажен, мне кажется, в сорок—пятьдесят, и по ней колесами наделано дорог столько, сколько в ширину дороги может установиться телег. Простор! Где хочешь, там и едешь! Во все время приходилось наблюдать, с каким чувством ожидают здесь проезда высочайших особ. От Арзамаса до Ореховца путь царский уже готов: колея или две на дороге выровнены и загорожены на время рогатками (чтобы проезжие не размесили колесами дорогу в пыль). На других перегонах дорогу только еще ровняют. В некоторых местах вместо рогаток дорогу обставляют по сторонам маленькими дубовыми веточками; ближе к Сарову на дорогу насыпают опилки, задерживающие несколько пыль. В разных местах, и в деревнях, и даже на полях, воздвигаются безыскусственные, но милые именно простотой своей арки... Особенно меня поразила одна арка — с иконой святителя Николая Чудотворца наверху. От Арзамаса до обители — телеграф и телефон. На каждом перекрестке предусмотрительно сделаны надписи с указующим перстом: «В Саров», «В Дивеево» и т.д. В Арзамасе, да кое-где и по дороге, есть бараки для ночлега богомольцев, правда, слишком примитивного устройства: крыши на столбах, вроде наших дровяников... В бараках понаделана масса скамей для спанья богомольцев. Есть по пути специально на эти торжества выкопанные колодцы. Есть даже печи с кубами, где богомольцы могут раздобыться кипятком. Словом, видно, что об удобствах передвижения простого богомольца позаботились много. От Арзамаса до Ореховца (двадцать одна верста), саженей через пятьдесят — или московский казак на коне, или солдат-фанагориец с ружьем. Расположились они на полосах от дороги саженей на пятнадцать—двадцать. Чувствуют себя по-видимому пока прекрасно: нередко видишь казака, лежащего благодушно на полосе, а лошадь — треплет его шаровары; чаще встретишь солдата под снопом с трубкой... Восхитился я, увидев этих же солдат на гумне: помогают бабам молотить!.. Выражаясь «высоким стилем» — это «охрана»... Впрочем, придет время, — подтянутся! На других перегонах солдат еще мало. Стоят солдаты лагерем и у Дивеева, и у Сарова. К Сарову мы начали приближаться в седьмом часу вечера. Чудная погода. Ясное солнце. Легкий ветерок. Во все время пути мы обгоняли богомольцев партиями в пятнадцать, двадцать, двадцать пять человек. Идут и старые и малые, идут и мужчины и женщины, и здоровые и больные. Обычная картина: выстраиваются все гуськом, подают друг другу свои дорожные посошки-палочки и плетутся к обители такой цепью. Приходилось встречаться с трогательными сценами. Завидев нашу тройку, какая-нибудь старушка издали еще становится на колени и начинает молиться: просит подаяние... Вероятно, идет за тысячи верст, не имея гроша за душой, с большим запасом только веры в Бога, да с неистощимым запасом своего горя-горького... Чем ближе к Сарову, тем сильнее билось сердце. Затрудняюсь себе дать отчет почему, но я сильно в это время волновался. «Вот, батюшка, направо колокольня Дивеева монастыря», — говорит ямщик... Да, — вот монастырь, который был так близок сердцу великого старца... Вот мы едем по дороге... А кто знает, не плелся ли когда-нибудь по этой же дороге согбенный старец, а за плечами у него сумочка с Евангелием?.. И каждый богомолец, которого мы обгоняли, живо напоминал мне старца в белом балахоне, некогда здесь подвизавшегося... Едем по лесу... две версты, одна верста... Волнуемся все сильнее и сильнее. «Вот, батюшка, в просеку направо будет на секунду виден монастырь»... Монастырь действительно мелькнул и исчез... Наконец, мы из леса выехали и оказались почти у самого монастыря, только внизу, под горой. Невольно снялась шляпа и рука сложилась для крестного знамения. К Сарову подъехали, по нашему времени, около шести часов, а по местному — около семи часов вечера. Немалых хлопот стоило отыскать мне свое помещение. Спрашиваю одного послушника, — «я при гостинице и ничего не знаю»; спрашиваю другого, — «это вам укажет отец Василий»; но где отец Василий, — мне так же мало известно, как и то, где моя комнатка... Наконец-то отведенное мне помещение было мне указано и открыто. Получил то, чего не ожидал. Уж слишком хорошо и удобно! Комната при самых воротах, в два окна, с видом в монастырь, на соборы. В комнате койка мне и моему спутнику, стол, два кресла, умывальник... Полы, стены, окна, — все заново отделано. Белье чистое, новое, всюду поразительная чистота. Приехал я в монастырь в то время, когда над моей квартирой вверху началась служба: в больничной церкви, обращенной временно как бы в крестовую, служили всенощную (мои соседи по корпусу, только на верхнем этаже, все присутствующие в Сарове владыки и отец наместник нашей лавры, мой сосед и по этажу — В.К.С.). Наскоро мы омыли дорожную пыль, а ее было видимо-невидимо!.. И я поспешил в больничную церковь, кажется, — во имя великомученика Пантелеимона, ко всенощной. Пели певчие тамбовские. Мне очень понравилось. Встретился в церкви с отцом наместником и архидиаконом. Во время первого часа представился своему владыке (он приехал на час-другой пораньше меня), взял благословение у находившихся в алтаре высокопреосвященного архиепископа Казанского Димитрия и преосвященного Тамбовского Иннокентия. Сразу же после службы к величайшему удовольствию своему я узнал, что можно выкупаться с удобством в купальне на реке Сатис (монастырь расположен при слиянии реки Сатис с речкой Саровкой). К сожалению, в купальне оказалось слишком глубоко, а я, усталый с дороги, да еще в новом, незнакомом месте, не осмелился плавать. Тем не менее выкупался и совершенно ожил. Вспомнил свой Валдай... Купанье хорошее, но вода несравненно теплее нашей, валдайской. Вода чистая, что меня удивило... Бегают в ней мелкие рыбешки. У монастыря жизнь бьет сильным ключом: всюду народ, народ и народ! В воздухе стоит постоянный гул, жужжанье какое-то от массы народа. Одни спешат в монастырь, другие выходят из монастыря, вероятно на ночлег. Наибольшее скопление народа можно наблюдать около церкви препп. Зосимы и Савватия, в которой временно поставлены святые мощи (церковь закрыта на ключ и никого туда не пускают), около могилки, в которой почивал преподобный, у его кельи и в Успенском соборе. А сколько поучительного приходится видеть! Вышел я из тарантаса... Отыскал кое-как свою келью. Иду в монастырь... В церкви над воротами поют, помню, «Свете тихий...», нотное... А на улице море народное... Все без шапок, все молитвенно настроены... Многие на коленях... Разве можно самому не заразиться общим настроением и не помолиться?.. С простым мужичком, с убогой старушкой, смотрю, — стоит рядом и сенатор... Все в обители у святого угодника сравнялись, объединившись в одном, — в глубокой вере в него, в беззаветной любви к нему... Но вот загудел большой Саровский колокол… Народная лавина устремляется в Успенский собор ко всенощному бдению, к Саровскому всенощному бдению... Вот, — служба не Афонская, правда, но зато Саровская: начавшись в семь с половиной часов вечера всенощная у саровцев обычно кончается в час ночи. Несмотря на дорожное утомление спать я не мог... В мою келью постоянно доносился шум от богомольцев... Это непрестанное шарканье сапог: видимо, усталые богомольцы не столько ходили, сколько волочили ноги!.. Неизбежный гул, жужжанье!.. Прибавь сюда часы на колокольне, которые динькают через каждые пять минут... С непривычки все это только трепало меня и я уже за полночь вышел за монастырь на Сатис... Со мной был Миша... Всюду движущиеся богомольцы... В разных местах под горой и около леса костерки... Откуда-то доносится стройное пение... Прислушиваемся, — пение церковное... Замирает дыхание... Начинают явственно доноситься среди ночи чудные звуки песни «Со святыми упокой...» Это духовенство тамбовское не знает и ночного покоя, удовлетворяет народную нужду... Это оно служит и по ночам по преподобному панихиды!.. Впрочем, время мне отойти ко сну. Продолжу письмо завтра. А пока, милый мой, прощай. Мои молитвы всегда о тебе и дорогой молодежи. Одиннадцать часов вечера.
Оглавление | Словом о вере | О "Державной" иконе | О нашем храме Расписание богослужений | Наши координаты | Фотогалерея
|